На днях в омской туберкулезной больнице скончался 36-летний Дмитрий Козюков. Дмитрий — один из бывших заключенных, кто не побоялся публично рассказать о пытках в ИК-7 г. Омска («Новая газета» неоднократно писала об этой колонии особого режима).

Как рассказывал Дмитрий, туберкулезом он заразился в ИК-9 Омска (и это подтверждается его медицинской картой), после чего его перевели на лечение в ЛИУ-10 (лечебно-исправительное учреждение). Оттуда Дмитрий и еще несколько заключенных постоянно писали жалобы на отсутствие систематического лечения, нехватку лекарств, на отвратительную, порой гнилую и с червями еду, на холод, сырость и плесень в бараках…

Дмитрий Козюков. Радио Свобода

Вместо нормализации лечения и условий содержания, начальник омского УФСИН Сергей Корючин своим распоряжением перевел всех одиннадцать жалобщиков в ИК-7. По официальной версии, это было сделано по причине ремонта в ЛИУ-10, однако сами арестанты говорили, что были отправлены туда якобы на «перевоспитание».

«Мы тебя сейчас вылечим»

«Нас привезли в ИК-7 1 сентября 2015 года, — рассказывал весной прошлого года Дмитрий Козюков адвокату Вере Гончаровой, — и сразу начали избивать, хотя на тот момент мы почти все уже были инвалидами второй группы. Сначала нас раздели до трусов, включили музыку по радио на всю и по одному куда-то начали выводить. Мы оставались последними с парнем, Сорокин его фамилия (он потом умер, ему там много чего повредили). Поставили перед нами ведро и говорят: «Нате, гадьте туда».
Мы не первый год сидели, мы понимали, что сейчас что-то будет. Подходит сотрудник и говорит: «Давай, за мной выходи». Задрали руки и потянули за дверь, только завели, не успел оглянуться — надели сразу на голову один мешок, сверху еще мешок, чтобы вообще ничего не видно было, и тянут куда-то. Кричат, матерят всяко, унижают. Закидывают в какую-то комнату, бросают на пол, рвут трусы и начинают чем-то (потом мы поняли, что водой) мазать ягодицы, промежности, половой орган. Я вырываюсь, кричу, что я инвалид второй группы, у меня спина болит. Они говорят: «Мы тебя сейчас вылечим, мы из тебя сделаем инвалида первой группы». И давай прыгать по спине. А потом мне один из сотрудников прямо коленом в позвоночник ударил.
После привязали к половому органу провода и начали бить током. Говорили, что палку затолкают в задницу, подносили эту палку… Затем стали рвать на груди волосы, прямо вот так издеваться. Потом киянками по ногам били — отбивали пятки до такой степени, что невозможно даже было наступить. После утянули нас в клетки. Подвешивали за наручники, и мы сутки висели без воды, без туалета, без всего, голыми на холоде и с мешком на голове.
После того, как мне на «семерке» (ИК-7) повредили позвоночник, у меня туберкулез перешел на позвоночник. Я обращался к ним, что мне надо лекарства, они (в ИК-7, в ЛИУ-10) мне не давали никаких лекарств: «Пока ты не будешь с нами сотрудничать, разговаривать с администрацией, как полагается, не будет тебе никаких лекарств». Я не мог подняться, а они требовали, чтобы я в штаб все время ходил. Но я не мог ходить. Так они на носилках меня туда носили.
В больницу отправили, только когда из меня кровь пошла. Тогда в больнице на УЗИ у меня нашли с правой стороны в позвоночнике целый мешок гноя, размером 14х4. Сделали операцию. Приезжало местное фсиновское управление, они садились рядом со мной, смотрели на меня, фотографировали меня после операции, ждали, чтобы я сдох. Туберкулез помимо позвоночника распространился еще на четыре органы, а они меня все не активировали (освободить из мест заключения по болезни. — Е.М.). Активировали они меня уже полумертвого».

После освобождения Дмитрий пытался лечиться в Омске, но ни в одной больнице не взялись делать ему операцию на позвоночнике. Помочь согласились в НИИ Фтизиопульмонологии в Петербурге. С трудом получив квоту, Дмитрий Козюков провел несколько месяцев в больнице Петербурга.

«Здесь мне перебрали позвоночник, — рассказывал Дмитрий, — уже три операции прошло, вот я сейчас отхожу после третьей операции. Поменяли шесть позвонков, сделали 13 корешков и поставили 37-миллиметровый каркас железный. Будем пробовать сейчас вставать на ноги. Получится, не получится».
Дмитрий Козюков. Фото из архива

Встать у Дмитрия получилось, хоть с палочкой, но он уже ходил самостоятельно. В Омском клиническом диспансере, куда он был направлен для продолжения лечения, состояние Дмитрия постоянно ухудшалось. Послеоперационные раны не обрабатывались, на теле появились гнойные абсцессы, постоянно держалась высокая температура.

Врачи в открытую говорили заключенным: «Думаете, вас просто так освободили, что ли? Вас умирать сюда привезли!»

Козюков жаловался на отсутствие медикаментов, нормальной еды, на холод в камере, на обледенелые окна.

Лед на окнах. Скриншот из видео

После того, как видеоролики с жалобами были опубликованы в соцсетях, Дмитрия Козюкова перевели в Клинический противотуберкулезный диспансер № 4, где условия, как описывает Козюков, были еще хуже. Примерно за неделю до смерти, по словам родственников Дмитрия, ему прекратили давать лекарства, ставить капельницы. Родственникам сказали, что он умирает.

Тогда родные Дмитрия сами купили медикаменты и просили врачей сделать капельницы. Врачи отказались. Дмитрий умер.

Следователь по особо важным делам первого отдела по расследованию особо важных дел СУ СК РФ по Омской области майор юстиции Василенко, отказывая в возбуждении уголовного дела, сослался на то, что сотрудники колонии не могли совершить указанные преступления, поскольку сотрудники колонии, зная об уголовном наказании за злоупотребление должностными полномочиями, априори не могли совершить уголовного преступления. То, в чем их обвиняют, «явно выходит за пределы их полномочий». То есть, по логике следователя, получается, что если мешок на голову надевать нельзя, подвешивать голыми в клетке нельзя, подсоединять ток к половым органам нельзя, топтать ногами позвоночник нельзя, то сотрудники ФСИН этого и не делают? Фантастическая логика!

К показаниям Дмитрия Козюкова и других заключенных следователь Василенко отнесся критически, поскольку ранее они не заявляли о преступлениях, а могли бы.

То есть, продолжая оставаться в ИК-7 и ЛИУ-10 в полной власти тех, кто над ними издевался, они, не боясь за свою жизнь и здоровье, могли на них как-то жаловаться? Вопрос — как?

Через прокуроров, которые никогда не выявляют никаких нарушений в омских колониях? Через письма, которые не выходят за пределы колонии? Вот освободились эти заключенные и на воле написали жалобы. Но для майора Василенко это не аргументы.

Омский УФСИН неоднократно обвинял журналистов, правозащитников и адвокатов, что их публикации являются попыткой «дестабилизировать обстановку в исправительных учреждениях УФСИН РФ по Омской области и повлиять на общественное мнение». Да, мы хотим повлиять на общественное мнение, мы хотим, чтобы о пытках, издевательствах, унижениях, которым подвергают сотрудники ФСИН заключенных, знали как можно больше людей, потому что только гласность может заставить тюремщиков остановить их самодельный пыточный маховик.

Ну а поскольку омский УФСИН так беспокоится об общественном мнении, то стоит отдельно остановиться на том, как тюремщики создают положительное мнение о колониях и тюрьмах Омской области, используя методы пропаганды.

Скриншот видео

«Я понимаю, какая я мразь…»

«Через адвоката Веру Гончарову я попросил передать ребятам, которые меня знают, извинения. Я понимаю, какая я мразь. Я мало того что работал на администрацию ИК-7, так я еще и на всю Россию говорил неправду, — рассказывает бывший заключенный ИК-7 Омска Роман Мазеин. — Я писал неправду, я служил пропагандистом в этой жуткой седьмой зоне, где людей реально убивают. Я написал в газеты таких статей штук 30 (адвокат Гончарова посоветовала Мазеину извиниться лично. — Е.М.)».

В одной из статей («Что вы оставите потомкам?») Роман Мазеин, отвечая виртуальному автору газеты «Казенный дом» (издатель — ФБУ «Объеденная редакция ФСИН»), писал:

«Позвольте рассказать немного об ИК-7, нашей «семерочке», как называем ее мы, содержащиеся в ней осужденные. Живется нам здесь действительно прекрасно. В ИК-7 я уже два года. Здесь дисциплина и порядок. Есть четкое обозначение того, что можно и чего нельзя. Здесь все происходит по букве закона. Вы можете сказать или подумать — нас запугали, затравили? Нет. Осужденные здесь все делают по собственной инициативе. Дисциплина — очень строгая. И осужденные в таких суровых условиях стремятся исправиться.
Кстати, пользуясь случаем, хочу выразить благодарность тем людям, что стоят на страже закона в нашей колонии: настоящие бескомпромиссные суровые мужики, для которых честь и справедливость — не просто слова. Отдельная благодарность заместителю начальника по воспитательной работе, без него любые творческие начинания просто не имели бы никакого продолжения. Спасибо вам, Андрей Анатольевич (Зюзько)».
Андрей Зюзько. Скриншот видео

«Вы спрашиваете, почему я решил извиниться? — переспрашивает меня бывший зек-пропагандист Мазеин. — А потому, что стучать — это одно, а пропагандировать — другое. Пропагандировать — гораздо хуже. Я человек, которого знала в лицо абсолютно вся колония, они все читали мои статьи. Вы спрашиваете, не плевали ли мне в лицо? Да нет, конечно. Ну представьте: мне плюнут в лицо — и об этом узнает кто-то из руководства колонии. Их же потом просто уничтожат.

Мазеина этапировали в ИК-7 из Москвы. На приемке его, также как и других зэков, раздели до трусов. «На шмоне меня досматривал молодой сотрудник, младший инспектор по имени Андрей. Он всячески пытался меня оскорбить, унизить, обозвать. Он провоцировал меня на ответную реакцию.

Он употреблял такие слова и выражения, которые в арестантском обиходе считаются жутким оскорблением. Он обращался ко мне в женском роде — «ты, дура, сука, шлюха… Чего ты на меня вылупилась?»

Во время шмона у сотрудников была цель найти не только что-то запретное, но и нанести как можно больший урон. Например, если папки с документами аккуратно разложены, соблюдается вся хронология уголовного дела, это надо вытащить, это надо разбросать, что-то порвать, на что-то ногой наступить. И это делали намеренно, это делали специально. Это называется «снижение волевого порога».

Роман Мазеин. Скриншот видео

Я с самой Москвы через все шмоны, через все досмотры вез сим-карту. Она была у меня запаяна в слюде, и я ее заложил под губу. Внешне это незаметно, разговаривать она не мешает. А слюду получить просто: это целлофан от пачки сигарет. Очень легко замотать целлофаном симку, спичкой приплавил этот целлофан — и все, она водонепроницаемая становится.

Личный досмотр в колонии начался с того, что приподняли мне веки, потом: «Открой рот». Мне пришлось эту карту проглотить. Я надеялся, что потом пойду в туалет, и, в крайнем случае, она у меня уйдет в канализацию. Но честно, я надеялся, что потом отмою ее по-быстрому и смогу воспользоваться.

После шмона меня вызвали на процедуру. Что собой представляла процедура? Я зашел в небольшой кабинет, на полу лежал матрас, в комнате были люди в форме (как потом выяснилось, это сотрудники отдела безопасности). Меня сразу же повалили на живот на этот матрас, ноги максимально развели, да так, что у меня тазобедренные суставы сразу заболели. Руки завели назад, было очень больно плечам… На спину, на поясницу, на задницу, на ноги, на голову просто наступали ботинками, старались причинить мне как можно большую боль. Как потом выяснится, тогда они мне сломали два ребра. Когда я от сильной боли заорал, мне прилетел пинок ботинком в лицо. Этим пинком в лицо мне порвали в двух местах верхнюю губу, сломали нос. И в это время задавали вопросы: «Тебя камера на СИЗО-1 (г. Омска) припалила, ты провез сим-карту». Сказали, что если не отдам симку, отправят в гарем. Потом мне на голову надели пакет.

Я не мог дышать, задыхался, я понимал, что я сейчас просто сдохну, именно сдохну, как собака, которую давят. Мне не было страшно, была просто мысль: «Как же гадко взять и сдохнуть в каком-то Омске».

В общем, эта пытка была настолько действенной, что я рассказал даже не то, что знал, а то, что они хотели слышать. С тех пор я не верю ни в какого Олега Кошевого, ни в каких отважных партизан.

Ко мне был приставлен человек, он подходил и говорил: «Ну чего, ты пойдешь… (в туалет)?» Но я в СИЗО ничего не ел. Мне нечем было ходить в туалет. Завхоз — старший дневальный карантина — мне сказал: «Где сим-карта? Чего, решил в шутки поиграть, что ли? Смотри, тут такое с тобой сделаем, что ты сам себе живот порвешь, но достанешь эту сим-карту». Я попросил принести полуторалитровую бутылку и авторучку. В крышке этой бутылки мне проделали отверстие, я туда вставил наконечник от авторучки. Мне налили туда холодной воды, и я сделал клизму. Симка нашлась.

Роман Мазеин. Фото из архива

Была там такая процедура, как выбивание явок с повинной. Нас брали через одного, уводили в отдельное помещение, давали лист, ручку и заставляли писать явку с повинной о том, что, находясь на свободе, я совершил такое и такое преступление, и заставляли подробно это описывать. Лично я сознался в том, что совершил изнасилование, отягченное разбойным нападением. Но, поскольку я обладаю довольно неплохой памятью, я указал место, где я, находясь в городе Кургане такого-то конкретно числа такого-то месяца, такого-то года, совершил разбойное нападение, после чего изнасиловал свою жертву, отнял у нее кошелек, золотые сережки в виде капелек. Я говорил так конкретно, потому что на тот день и час у меня было алиби. Они не требовали признаться именно в изнасиловании. Это я сам придумал. Для того чтобы было убедительнее. Им понравилось. Я ведь артист по жизни.

Когда я уже вышел в зону, меня вызывал оперативник и говорил: «Это что, всё правда, что ты написал?» Я говорю: «Естественно, это неправда. Я написал, потому что там меня били». Он говорит: «Ну ладно, я тогда не буду давать ход». Но были случаи, когда зэки оговаривали себя, потом делу давали ход, и им реально добавляли надбавку к сроку.

Если кто-то жаловался на здоровье (а среди нас были люди и преклонного возраста), его подвергали унижениям, насмешкам, издевательствам.

Со мной этапом ехал старичок из Смоленска (царство ему небесное), у него в ноге был вставлен железный стержень, он не мог стоять, на приемке он просто упал, и его били до тех пор, пока он не потерял сознание. И я помню, как его просто волокли, тащили за ногу, и его лысая голова подпрыгивала на стыках по кафельному полу, но никто никакого внимания на это не обращал. Его просто уволокли в туалет, и все.

После адаптации я был помещен в отряд № 5, и на следующий же день меня препроводили в клуб. Там сразу сказали: «Ты говорил, что у тебя опыт работы в культуре. Пиши сценарии праздников». Так началась моя работа. Что-то в позитивном ракурсе, в таком лизоблюдском, надо было обязательно сочинять, не на злобу дня. Я писал сценарии, выступал на сцене в каких-то интермедиях, немного пел, писал статьи для местной газеты, для уфсиновского сайта. Я восхвалял эту колонию, я превозносил, я восхищался ею.

Газета «Казённый дом»

В местной омской газете «Криминал-Экспресс», в газете «Разные судьбы» омского управления ФСИН неоднократно публиковались мои статьи. Я писал об общественной, спортивной жизни, о культурных мероприятиях. И в каждой статье я писал, как нам хорошо. До поры до времени разрешали подписываться только «Коллектив осужденных ИК-7». Впоследствии, когда я уже обладал некоторым авторитетом, моя фамилия даже публиковалась: сначала «Роман М.», а потом уже и «Роман Мазеин».

Помимо меня в колонии был еще один «придворный» писатель Максим Маков. Писать хвалебные письма и хвалебные статьи о «семерочке» нам давал указание лично заместитель начальника колонии по культуре и воспитательной работе Зюзько Андрей Анатольевич (сейчас он уже полковник внутренней службы).

Каждый второй в колонии сотрудничал с администрацией. Но все боялись что-то сказать, хотя отношение к нам, естественно, было очень негативное. И только один человек мне как-то сказал: «Ну что, Рома, напишешь еще одну сучью статью в сучью газету?» Я сказал: «Ну, ты пойми, у меня работа такая. Но если ты считаешь, что все по-другому, напиши в таком случае в газету опровержение, что у нас тут не так, у нас тут людей мучают. Но, во-первых, ты этого не напишешь, во-вторых, это письмо за пределы колонии не выйдет, и, в-третьих, даже если оно выйдет за пределы колонии, его никогда не напечатают в «Казенном доме», потому что там все преподносится только в позитивном ракурсе, там никогда не напишут о пытках».

Газета «Казённый дом»

Из газет к нам в колонию поступали только «Казенный дом» и «Криминал-Экспресс». Выписывать газеты вроде как можно, но по факту нельзя. Все глянцевые журналы находились под жесточайшим запретом, и только особо приближенным позволялось выписывать себе журналы, например, «XXL», «Maxim». И это считалось верхом демократии. Еще из средств массовой информации нам были доступны новости Первого канала и телеканала «Россия».

Если говорить в целом об атмосфере в колонии, мне это напоминает по описанию немецкий концентрационный лагерь, где свод правил и запретов был построен так, что человек невольно совершал какое-то нарушение, за которым следовало наказание.

Все издевательства шли со стороны заключенных, но с позволения сотрудников. Мы очень сильно боялись заместителя начальника по безопасности и оперативной работе подполковника Мясникова, сотрудников отдела безопасности Тимомеева Дамира Толгатовича, Муханова Александра Васильевича, Трофимова Василия Владимирович, Маркова Андрея Сергеевича, начальника отдела безопасности майора Морозова Михаила Павловича».

Газета «Казённый дом»

Кстати, Василий Трофимов — единственный из сотрудников ИК-7, кто был осужден за издевательства над заключенными. Согласно материалам уголовного дела, Трофимов приказывал работающим в карантине заключенным называть вновь прибывших зэков женскими именами, нецензурно оскорблять, заставлял раздеваться догола и танцевать голых мужчин друг с другом ламбаду, садиться на шпагат, сидеть в позе «зайчика». Трофимов несколько раз одному из заключенных специально наступил ногой на руку. Все это оказалось зафиксировано на видеорегистратор, видеозапись с которого удивительным образом попала в Генпрокуратуру.

На суде Трофимов заявил, что считает видеозапись недопустимым доказательством, поскольку непонятно каким образом она получена. Себя на кадрах он не узнал.

Начальник ИК-7 Михаил Михайлищев на допросе в суде завил, что не знает таких понятий, как «актив» и «адаптационный отряд», а помещение, в котором осужденных заставляли голыми танцевать, ему неизвестны. В особенности признания Михайлищева важны в контексте того, что, по данным уголовного дела, администрация колонии пыталась уничтожить доказательства совершенного Трофимовым преступления, в том числе незаконно провела капитальный ремонт в помещениях, где происходили издевательства: демонтировала часть стен, решеток и пожарную лестницу, заменила полы, двери и т.д. А начальник колонии Михайлищев, как следует из материалов дела, лично вызывал сотрудников колонии и давал им указания не опознавать помещения.

В уголовном деле говорится о корпоративном интересе свидетелей, покрывавших преступление Трофимова. Сотрудники колонии на суде характеризовали Трофимова как исполнительного сотрудника, спортсмена-лыжника, хорошего товарища.

Колония награждала Трофимова грамотами, ценными подарками, давала премии, объявляла благодарности, ему было присвоено даже звание «Лучший спортсмен УФСИН РФ по Омской области».

В приговоре Советского суда Омска сказано, что Василий Трофимов — инспектор отдела безопасности, старший лейтенант, выполняющий функции представителя власти в государственном органе, — совершил должностное преступление. Действия Трофимова подорвали авторитет исправительного учреждения и всей системы УИС, дискредитировали и создали негативное общественное мнение о сотрудниках ФСИН. Суд посчитал смягчающим обстоятельством молодой возраст Трофимова (на момент вынесения приговора ему было 29 лет) и приговорил его всего к двум годам общего режима.

Фото из архива

«Когда оставит добрый след моя строка»

«Когда у меня подошел срок подачи на перережимку (за хорошую работу и поведение можно получить смену режима, например, с особого на строгий, и перевестись в колонию ближе к дому. — Е.М.), — продолжает свой рассказ Роман Мазеин, — я самовольно собрал пакет документов, принес их в штаб и говорю: «Вот, пожалуйста, на перережимку». Зюзько говорит: «Ты куда собрался? Иди документы забирай. У нас с тобой тут много дел недоделанных». На тот момент я был штатный «придворный» сценарист, актер, режиссер, поэт, журналист… Просто шампунь и кондиционер в одной бутылке. Зюзько никак не хотел меня отпускать. Тогда я написал ему заявление в стихах:

<…> Нет, не искал я ни почета, ни похвал,
Просто работал со слезами, с потом, с кровью,
«Семерку» одой славы воспевал,
Теша себя надеждой, верой и любовью.<…>

Прошу, позвольте изменение режима.
А мой талант, он не сгорит даже в огне,
Со мной теперь навечно вдохновенье.
И я надеюсь, что позволите вы мне
Курганское прославить управленье (ФСИН).<…>

Но даже там я поддержу «семерки» честь
И вспомню там я вас лишь добрым словом.

Заявление прочитала вся колония. Зюзько сказал мне: «День колонии проведешь — и подаешь ходатайство о перережимке». Слава богу, оттуда я наконец-то уехал. Из колонии в Кургане я вышел по УДО. Сейчас я продавец-кассир в магазине «Пятерочка». Да, я мечтаю о творчестве, я скучаю по этому творчеству, но у меня нет возможности реализоваться».

В финале нашего разговора Роман Мазеин обеспокоился, как именно я представлю его историю читателям, и предложил свой вариант. Думаю, его версию стоит оставить: «Мне удалось связаться с человеком, который не только находился в 7-й колонии и был там рядовым мучеником, но и был пропагандистом всех тех бесчинств, которые творятся, своими статьями, по сути, покрывая эти бесчинства. И, несмотря на то, что он писал хвалебные отзывы, он не отрицает фактов нарушения прав и свобод».

P.S.

В ИК-7 г. Омска все по-прежнему. Уголовные дела, несмотря на многочисленные жалобы заключенных, так и не возбуждены (исключение — дело Трофимова, и то только потому, что была видеозапись издевательств), начальник колонии полковник Михаил Михайлищев на своем посту, местная ОНК по-прежнему не находит в колонии никаких нарушений…

 

 

https://www.novayagazeta.ru/articles/2019/03/27/80014-zanimatsya-propagandoy-huzhe-chem-stuchat