Фигуранты громких уголовных дел часто заявляют о пытках во время следствия. Одним из ярких примеров стало дело «Сети» (организация запрещена в РФ), участники которого были обвинены в организации террористического сообщества, но их защитники и родственники неоднократно заявляли, что многие показания были даны под пытками. Руководитель адвокатского бюро «Магнат» Сергей Колосовский, который работал в угрозыске, считает, что к распространению пыток приводит в первую очередь снижение требований к предоставляемым следователями доказательствам.
«Пресловутое избиение в полиции — это самый мягкий вариант»
Обычно говорят о пытках в полиции, но, поверьте, полиция — самое безобидное звено государственной пыточной машины, в которую входят и Следственный комитет РФ, и ФСБ, и ГУФСИН, и прочие «погонные» системы.
Забегая вперед, скажу, что решить проблему пыток в России может президент или Госдума одним росчерком пера. Но сначала нужно определиться с понятиями.
Пытки в инквизиционном процессе существовали всегда. Можете вспомнить петровские времена, европейскую средневековую инквизицию, 30-е годы в СССР. Не было золотого века в истории человечества и волшебного государства, в котором людей бы совсем не пытали. Да, в цивилизованном обществе эта проблема купируется и сводится к уровню статпогрешности. В современной же России пытки приобрели характер национальной катастрофы, и с этим нужно что-то делать.
На первый взгляд кажется, что все цивилизованные люди осуждают пытки. Однако посмотрите, как причудливо выражается общественное мнение в отдельных случаях.
Один и тот же человек может кричать, что нужно казнить всех палачей в погонах, и он же будет призывать кастрировать педофила ржавыми ножницами.
Поэтому, прежде чем огульно осуждать, нужно попробовать спокойно понять и разобраться, почему именно в современной России пытки приобрели такой масштаб.
Но сначала о том, что такое пытки. Пресловутое избиение в полиции — это, простите, самый мягкий, лайтовый вариант. Намного более страшные вещи с людьми проделывает Следственный комитет или наш самый гуманный суд. Что, для кого-то секрет, что людей чаще всего отправляют в СИЗО, чтобы добиться нужных показаний? Просто кто-то не задумывается, что для большинства пытка неволей и страхом намного ужаснее, чем вульгарные пресловутые побои. А ведь этой пытке подвергается не только арестованный, но и его родные, старики-родители, дети.
Недавно мы закончили дело — Следственный комитет добивался от моего доверителя признательных показаний. Человек нуждался в сложнейших нейрохирургических операциях, а следователь СК запрещал их делать, и человек просто умирал от боли. Мама арестованного не выдержала всего этого и скончалась. А следователи и суд даже не отпустили сына проводить мать в последний путь. Вы считаете, это не пытки? То дело закончилось относительно благополучно, только мать уже не вернуть. И человек не желает ничего ворошить — поэтому здесь без фамилий.
Но вот, пожалуйста, чтобы не быть голословным, конкретный пример. 13 февраля в Челябинске по ходатайству следователя Следственного комитета арестован строитель Михаил Азаматов. Дома остался престарелый отец, который перенес три инфаркта и инсульт. Каждую неделю к нему вызывают скорую, но он отказывается от госпитализации — ждет сына. 27 февраля областной суд оставил Михаила под стражей — несмотря на прямой запрет арестовывать лиц, обвиняемых в совершении преступления в сфере предпринимательства. Сколько еще выдержит отец? А к Михаилу ходят сотрудники разных ведомств и предлагают сдать пару чиновников и пойти домой. Вы считаете, это не пытки? Любому мужчине проще дать отрезать себе руку, чем видеть это издевательство над отцом.
И вы, те, кто кричат: «Поделом!», «Олигархов — в тюрьму!», «Чиновников — в тюрьму!», «Воров — в тюрьму» (речь идет только о предпринимателях — карманным ворам русский человек традиционно сочувствует), чем вы отличаетесь от тупого мента-ППСника, который колотит резиновой палкой наркомана, чтобы тот сказал, у кого он купил дозу?
Почему в современной России пытки приобрели такой гигантский размах? Да потому что изменилась система доказывания, стандарты доказывания.
Вспомните, когда последний раз до этого в России так массово пытали людей? Правильно, когда генеральным прокурором страны был Вышинский, провозгласивший признание царицей доказательств.
Вы посмотрите, во что сегодня превращаются следствие и суд? Людей осуждают на голых показаниях. Никакой логики, никакой криминалистики, никакой дедукции. Да просто никакого элементарного здравого смысла. Есть показания — либо признательные показания обвиняемого, либо показания свидетеля, заключившего досудебное соглашение, — виновен! Вот это и есть причина, по которой мы превращаемся в общество палачей и жертв.
«Следствие и суд воспринимают показания как вполне самодостаточные доказательства»
Нас, тех, кто работал в милиции в 90-е, тоже много в чем обвиняли. Но не было тогда такого массового произвола, который процветает сейчас. Потому что был другой стандарт доказывания. Потому что за очень редкими исключениями дело не могло пройти в суде на одних голых показаниях. Например, большую часть оперской жизни я проработал в группе по борьбе с квартирными кражами. Когда кража считалась раскрытой? Только тогда, когда преступники не просто признались, а еще и показали, куда дели ворованные вещи, и мы эти вещи нашли. Это было объективно.
В книге «Антикиллер» (только, пожалуйста, не отождествляйте с одноименным фильмом) 90-е описаны честно. И вот там есть эпизод. Следователь прокуратуры обвиняет опера Коренева, что тот добился признания убийцы под пытками, на что Коренев возражает: «А труп в том месте, которое он показал, тоже я закопал?»
У нас был подобный случай — группа квартирных воров решила избавиться от подельника и забрать его долю. Наняли киллера, мастера спорта по дзюдо, сына полковника КГБ, кстати. Киллер вместе с руководителем группы, обеспечивавшим приемку качества работ, и будущей жертвой выехали за город якобы на шашлыки, киллер бродягу задушил, труп раздели догола и закопали. Полтора года спустя мы раскололи сначала одного из квартирников, который знал об обстоятельствах убийства со слов старшего. Потом признался и сдал киллера руководитель группы, рассказал все в подробностях, но делал вид, что не помнит дорогу к месту, где закопали труп. Потом взяли и киллера, тот, «случайно» увидев, как заказчик у нас в кабинете аппетитно уплетает из баночки домашние пельмени, тоже все понял и рассказал.
Вот сейчас этого хватило бы — есть показания свидетеля, показания заказчика, показания исполнителя. Тогда — нет. Если бы мы не нашли тело, через трое суток всех отпустили бы и больше никто никогда ничего не доказал бы. И мы трое суток не спали, рыли землю в переносном, а потом и в прямом смысле, и облегченно вздохнули, что преступление раскрыто, только когда из-под земли извлекли полуистлевший труп бывшего квартирного вора. А сейчас всех троих, включая свидетеля, осудили бы и без трупа. Потому что есть признание — царица доказательств.
Другой случай — под Новый год от школы похищен девятилетний мальчик. Подозрение пало на бывшего водителя отца, который недавно уволился со скандалом и буквально накануне купил «Волгу» (в 1992 году по статусу эта машина приравнивалась к нынешнему «Мерседесу»), и его товарища. Водитель с товарищем признались, что украли ребенка из мести, затем его убили, а труп утопили в проруби.
Сейчас никто не стал бы заморачиваться и дело отправили бы в суд. Есть признания. Есть мотив. А то, что труп не нашли, — так течением унесло, на озере Шарташ ведь очень сильное течение, особенно в декабре. И людей бы осудили. Тогда же мне не понравилось, что детали не сходятся, я еще раз, пока руководство искало водолазов, поговорил с водителем, и он рассказал, что деньги на машину украл совсем в другом месте. Я отменил вызов МЧС, или как они тогда там назывались. Как оказалось, правильно сделал. Труп мальчика был найден весной совсем в другом месте, а несколько лет спустя стало известно, что убийство совершил совсем другой человек по заказу любовницы отца, которая решила, что ребенок мешает ей увести мужчину из семьи.
Эти примеры можно продолжать, но смысл, я думаю, понятен. Если в 90-е показания были лишь неким источником доказательств, то сейчас следствие и суд воспринимают их как вполне самодостаточные доказательства.
Поэтому и пытают людей, добиваясь любых показаний, — на себя, на соседа и еще на вон того главу муниципалитета. Следователи из Шерлоков Холмсов и Пал Палычей Знаменских превратились в банальных туповатых писарей со склонностью к садизму, а оперативники из сыщиков — в их подручных держиморд.
«Присутствие адвоката при самооговоре — минус, а не плюс»
Прекратить это можно очень просто. Нужно сделать так, чтобы следственные показания утратили смысл в суде. И тогда никто не будет их выбивать. Да, останутся в полиции и Следственном комитете туповатые садисты, но, если система не будет давать им работы, они вымрут и к правоохранительным органам вернется профессионализм.
Сейчас стандартная система доказательств проста — из задержанного путем насилия либо запугивания выбивают нужные показания. Следователь записывает их в присутствии адвоката — и все. Дело сделано, не зря человека пытали.
Даже если он в суде от них откажется, суд положит в основу обвинительного приговора показания, данные в ходе следствия.
Но замкнутый круг разрывается очень просто. С момента принятия в 2001 году УПК в нем существует норма: к недопустимым доказательствам относятся показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника и не подтвержденные им в суде (пункт 1 части 2 ст. 75 УПК). Поэтому при признательных показаниях обвиняемого всегда присутствует адвокат, а суд ссылается на это обстоятельство в качестве гарантии достоверности выбитых показаний.
Адвокат при этом может и не знать, чем и как пугали подзащитного оперативники час назад и почему он принял решение в чем-то признаваться. Либо подзащитный просто настаивает на своей позиции — адвокат не вправе спорить. Ну и, конечно, проблему пресловутых «карманных» адвокатов нельзя сбрасывать со счетов, хотя сейчас многое делается, чтобы изжить это явление.
Получается, что присутствие адвоката при самооговоре — минус, а не плюс. И исправляется все очень просто — из приведенной мной формулировки исключить указание на недопустимость только тех показаний, которые были даны в отсутствие защитника. Вот просто вырезать фразу «в отсутствие защитника», убрать из закона всего три лишних слова. Установить, что недопустимы любые показания обвиняемого, данные на следствии и не подтвержденные им в суде. И пытать обвиняемых в России перестанут. По крайней мере, в таких масштабах. Просто станет незачем. Эту же мысль в рамках обсуждения пензенского дела «Сети» высказывала известный московский адвокат Сталина Гуревич. Это совершенно здравое соображение, которое я просто повторяю.
В идеале, конечно, правило о недопустимости показаний, данных на следствии и не подтвержденных в суде, неплохо распространить и на допросы свидетелей. Но это уже ненаучная фантастика, вроде садов на Марсе.
Публикации рубрики «Мнение» выражают точку зрения их авторов.