Что на этой неделе обсуждают правозащитники, юристы и гражданские активисты

5 лет за пикет. Почему следователям Конституционный суд не указ.

ГУЛАГ на Планете. Музей истории ГУЛАГа начал кампанию по сбору средств на публикацию книги воспоминаний узников сталинских лагерей.

Пострадавшие за веру. 22 августа — Международный день памяти жертв актов насилия на основе религии или убеждений.

Марьяна Торочешникова: Следственный комитет сейчас работает не покладая рук. На этой неделе в рекордно короткие сроки там завершили расследование дела гражданского активиста из Москвы Константина Котова. Его обвиняют в неоднократном нарушении закона о митингах. Это так называемая «дадинская» статья – по фамилии первого осужденного: в 2015 году к реальному лишению свободы приговорили активиста Ильдара Дадина.

В студии со мной — адвокат Константина Котова Мария Эйсмонт.

Константин Котов стал третьим за год обвиняемым по статье 212.1. В январе 2019 года по ней возбудили дело в отношении Вячеслава Егорова (он также является подзащитным Марии Эйсмонт), одного из лидеров «мусорного» протеста в Коломне. Спустя 5 месяцев домашнего ареста меру пресечения ему изменили на запрет определенных действий: нельзя общаться с журналистами, заходить в интернет, нельзя участвовать в митингах и так далее. Такая же мера пресечения у активиста, выступающего против мусорного полигона в Шиесе Архангельской области, Андрея Боровикова. О его уголовном деле по статье 212.1 стало известно 30 апреля 2019 года. Но только Котова взяли под стражу. Почему?

Мария Эйсмонт: Это хороший вопрос! Мы тоже его задавали во время судебного процесса. То есть мы пытались убедить и рассказать нашим процессуальным противникам, а также суду, что практика по статье 212 прим такова, что это статья средней тяжести, преступление это не насильственное. И нет никаких оснований человека сажать в тюрьму. Человек прописан в Москве, зарегистрирован по месту жительства, проживает там, он трудоустроен, он характеризуется удовлетворительно, что равноценно «положительно». То есть ничего плохого про него по месту жительства не говорят. Никаких оснований держать человека в тюрьме нет. Кроме того, практика показывает, что при применении более мягких мер пресечения ничего страшного не происходит: никто еще не сбежал, не покинул пределов Российской Федерации, не надавил на свидетелей, не уничтожил никакие доказательства. Хотя какие могут быть доказательства, когда речь идет об участии в мирных массовых мероприятиях?..

Марьяна Торочешникова: Плакаты, транспаранты, которые дома хранятся.

Мария Эйсмонт: Ну, они дома прекрасно и хранились. Были изъяты частично при ночном обыске, который производился без судебного решения. Судебное решение пришло позже – через два дня. Та же судья Абрамова, которая избирала меру пресечения в виде взятия под стражу, буквально на следующий день после этого сочла законным и обоснованным ночной обыск по постановлению следователя, то есть без постановления суда, в квартире Котова, где были обнаружены многочисленные плакаты, из которых изъят 21. Не все было изъято, потому что они смотрели на эти плакаты и говорили: «Не будем повторяться. Это у нас уже есть». В принципе, они там и остались, не все были изъяты. А плакаты: «Свободу Анне Павликовой!», «Свободу украинским морякам!», «Свободу фигурантам дела Сети!», «Нет – пыткам!». Даже символы на этих плакатах – сердечки. «Лекарства для детей вместо бомб, войн!».

Марьяна Торочешникова: И все равно нужно в СИЗО?

Мария Эйсмонт: Так посчитало сначала следствие, потом суд. Ну, так они написали и так провозгласили. Но мне было бы странно думать, что кто-то из участников этой истории не понимает, что Костя Котов не представляет никакой угрозы для общества.

Марьяна Торочешникова: 14 августа было рассмотрено ходатайство следствия о том, чтобы Котова отправили в следственный изолятор. И тогда же следствие говорило, в том числе, что это нужно, потому что очень много следственных действий нужно произвести…

Мария Эйсмонт: Да, ввиду большого объема.

Марьяна Торочешникова: …Котов будет мешать, большой объем следственных действий. И буквально через два-три дня они заявляют, что, все, следствие закончилось…

Мария Эйсмонт: Не через два-три дня, а на следующий день, 15-го числа. Они посадили Котова, и у них целая ночь была спокойно сделать все следственные действия – весь этот огромный объем, и на следующий день нам неожиданно… не только для нас с Константином Котовым, но и для следователя, которая нам только что предъявила более улучшенное обвинение. Первое обвинение было предъявлено 13-го числа, собственно, в ночь с 12-го на 13-е его задержали. А второе – то, которое вошло в обвинительное заключение, — 15-го числа. Положено после предъявления обвинения обязательно допросить. Предъявили обвинение – тут же надо допросить. Мы говорим: «Хорошо». Константин Котов говорит: «Я готов, конечно, давать показания. Мне нечего скрывать». У него очень четкая, ясная, очевидная позиция, которую он не скрывает, он готов ее последовательно подтверждать, давая самые разные показания.

Но у нас по закону положено до допроса хотя бы пообщаться с защитником конфиденциально. Мы провели очень много времени вместе, но ни разу наедине. Мы все время были со следователями, с оперативниками. Он был прикован наручниками к разным людям, которые менялись, потому что им было тяжело быть в наручниках. Мы очень мило общались на самые отстраненные темы со всеми этими прекрасными людьми. Тем не менее закон гарантирует любому обвиняемому без ограничения во времени конфиденциальное общение с защитником. Мы попросили всего полчаса. Но нам сообщили, что, к сожалению, в ГСУ СК помещение не приспособлено под конфиденциальное общение. Следователь, конечно, выйдет и оставит нас почти наедине — всего лишь с тремя конвоирами, которые привезли его из ИВС, в маленькой комнате. Это были очень милые люди, мы прекрасно общались, но мы вынуждены были отказаться от такого предложения, потому что конфиденциальное общение, как мы его понимаем, — это общение тет-а-тет, наедине. Мы сказали: «По-прежнему желая давать показания, давайте перенесем тогда это до того момента, когда…». Действительно, и в ИВС, и в СИЗО есть следственные кабинеты, в которых адвокаты общаются со своими подзащитными. Проблем нет. «То есть перенесем это на тот день, когда мы сможем до этого встретиться в его…». В тот момент он был еще в изоляторе. В принципе, следователь записала все за нами, что мы готовы, но поскольку нет конфиденциального общения, то не сейчас, а чуть попозже. После этого она вышла ненадолго, приходит и говорит: «Вы не поверите! А мы закончили…». И действительно, на следующий день все закончилось.

Кстати, почему в судебном заседании, когда следствие выходило с ходатайством об избрании стражи – как исключительной и обязательной меры пресечения для Константина, они говорили о необходимости выполнения большого объема следственных действий. Это стандартная формулировка. Дело в том, что стражные дела, к большому сожалению… и в адвокатском сообществе это обсуждается, к счастью, все больше и чаще, хотя пока это ни к чему не привело, но обсуждается действительно. Вот эти стражные дела – это абсолютный конвейер. Все знают, чем это закончится. Это некий ритуал. То есть надо прийти, ты заранее знаешь, что скажет следователь, ты знаешь, что следователь просто процитирует 97-ю статью, что он может скрыться: «Мы считаем, что есть основания полагать, что он может скрыться от следствия, угрожает неустановленным до сих пор свидетелям, уничтожает доказательства или иным способом воспрепятствовать производству следственных действий. А поскольку еще необходимо осуществить большой объем, то необходимо человека посадить в тюрьму». То есть это стандартные формулировки, в которые уже давно никто не вдумывается, ничего за ними не стоит, все понимают, что они будут произнесены…

Марьяна Торочешникова: Но в данном случае это выглядело абсурдно.

Мария Эйсмонт: Да, поскольку так абсурдно закончилось следствие – буквально на следующий день, и это вскрыло весь абсурд и так понятный, но это стало прекрасной иллюстрацией: «Мы говорили вчера про большой объем следственных действий…», — а сегодня выяснилось, что этого объема уже и нет, все следственные действия закончились.

Марьяна Торочешникова: А что не так с этим делом? Почему так гонят? Почему хотят быстрее его в суд передать, рассмотреть…

Мария Эйсмонт: С этим делом все не так, вне зависимости от сроков. Ведь изначально этого дела не должно быть, потому что человека нельзя посадить в тюрьму и обвинить в уголовном преступлении, преследовать за мирное выражение собственного мнения на улицах, в Сети, еще где-то.

Марьяна Торочешникова: И Конституционный суд об этом сказал.

Мария Эйсмонт: Да. К сожалению, для многих, кто ожидал от него более радикального решения вопроса статьи 212 прим, то есть признания ее неконституционной, Конституционный суд высказался, что сама по себе статья не противоречит Конституции. Однако он поставил некие границы использования этой статьи. Во-первых, Конституционный суд сказал, что сама по себе неоднократность не влечет уголовной наказуемости деяния. То есть ты можешь четыре-шесть раз в течение 180 дней…

Марьяна Торочешникова: Да хоть каждый день!

Мария Эйсмонт: Да. Но если твои действия представляют формальное нарушение Кодекса об административных правонарушениях, то есть, да, ты формально принял участие в неком несогласованном мероприятии, но при этом твоими действиями никому не причинен вред, то сколько бы ты ни выходил…

Марьяна Торочешникова: Причем вред – имеется в виду вполне конкретные физические или материальные страдания.

Мария Эйсмонт: Конституционный суд сказал: вред здоровью граждан, имуществу физических и юридических лиц, окружающей среде, общественной безопасности и общественному порядку. Либо, как он написал: реальную угрозу его причинения. И вот наши правоприменители сказали: «Так тут же написано – реальная угроза!». Про любого можно сказать: «Ты реально угрожаешь. Ты ничего не причинил, пострадавших нет, потерпевших нет, но угроза-то была – ты же вышел на незаконный митинг, значит, угроза».

И что они сделали? Они взяли эту формулировку из постановления КС и начали ее впихивать всюду – в каждое формальное нарушение по Кодексу об административных правонарушениях. То есть в деле Котова они берут его «административку» и добавляют: «А также это создавало угрозу причинения реального вреда здоровью и так далее».

Марьяна Торочешникова: А в чем эта угроза проявлялась – они не объясняют?

Мария Эйсмонт: Нет. Ничего конкретного в деле нет. То есть там даже действия, которые он делал, они практически не описаны. «Скандировал лозунги тематического содержания» – такая формулировка часто встречается. Либо: «Совершал противоправные действия, игнорировал призывы сотрудников полиции прекратить совершать противоправные действия. Тем самым принял участие в несогласованной акции, которая создавала угрозу», — примерно так выглядит обвинение.

Марьяна Торочешникова: Это абсолютный бред!

Мария Эйсмонт: Это вам так кажется…

Марьяна Торочешникова: А почему запаса прочности этого постановления Конституционного суда, со всеми разъяснениями, хватило только на два года?

Мария Эйсмонт: Наверное, потому что гражданская активность, которая происходит сейчас и очевидным образом нарастает, массовые акции протеста… очень мирные в подавляющем большинстве, по сравнению даже с тем, как это происходит в других странах. В России на сегодняшний день мирные акции протеста в основном. Но их становится все больше и больше, они становятся все более массовыми.

Марьяна Торочешникова: То есть из Котова хотят сделать жупел?

Мария Эйсмонт: Ну, преследование, мне кажется, всех граждан, которые связаны с последней волной массовых протестов, причем совершенно объяснимых… Люди не просто так вышли на улицу, а люди сначала решили по-честному поучаствовать в выборах. То есть собрать подписи, поучаствовать в упражнении по каллиграфии, чтобы у них каждая подпись была в нужном квадратике. То есть приняли эти ужасные, нелогические, жуткие, репрессивные и прочие правила. Настолько у нас люди хотели оставаться в так называемом легальном поле. Они пошли на это – лишь бы попробовать что-то изменить законным способом…

Марьяна Торочешникова: Но не получилось.

Мария Эйсмонт: Они приняли эти правила игры. Они бегали по квартирам, они собирали подписи, они работали, они все это принесли на блюдечке с голубой каемочкой, правильно оформленное. Им сказали: «До свидания. Вас не существует». И тогда они вышли на улицу, но опять-таки довольно мирно. А ответом на это стали уголовные дела.

Марьяна Торочешникова: Плюс совершенно ничем не обоснованная агрессия и применение силы со стороны представителей правоохранительных органов. Если раньше они просто выхватывали людей из толпы, то сейчас они вставали в цепь и шли как дуболомы Урфина Джюса, топча все на своем пути, загребая людей в кутузки.

Мария Эйсмонт: Да. А виноват оказался все равно Костя Котов, например.

Марьяна Торочешникова: Если попытаться провести параллели между делами двух ваших подзащитных – Константина Котова и Славы Егорова, что общего в этих делах и в чем разница? Ну, кроме того, что Егоров все-таки на свободе.

Мария Эйсмонт: Статья та же. Дело Вячеслава Егорова было возбуждено 25 января, а 30-го его задержали и отправили под домашний арест, где он провел полгода. Это максимальный срок содержания под домашним арестом либо под стражей по статье средней тяжести. Если бы они могли его держать дольше, они бы держали дольше. А не могли – поэтому, слава богу, он уже вышел из-под домашнего ареста, и сейчас под запретом определенных действий. Там следствие в виду особой сложности дела продлило его с января до октября. В принципе, там примерно такое же количество эпизодов, примерно такого же содержания эпизоды, но там мы материалов дела еще не видели, потому что мы еще не вышли на окончательное ознакомление с делом. Дело до сих пор продолжается. Они утверждают, что они опрашивают большое количество свидетелей, что у них не выполнены какие-то поручения. И вот два дела… Там человек три раза вышел, у Котова четыре эпизода. А пятый – эпизод показательный, когда был сход у МГУ в поддержку Азата Мифтахова, у памятника Ломоносову на Ленинских горах. Там собралось 50 человек, чтобы обсудить уголовное преследование Азата Мифтахова, аспиранта МГУ, которого обвиняют, по-моему, в вандализме. Были сообщения о том, что он подвергался пыткам. И студенческая молодежь решила выразить свое отношение к этому, собраться и обсудить. И 50 человек собрались в сквере. Пришли туда через некоторое время сотрудники полиции. Были задержаны трое, в том числе Константин Котов. И сейчас мы в уголовном деле видим, что он принял участие в несогласованном (как они говорят, незаконном) мероприятии, тем самым создав реальную угрозу причинения здоровью вреда, а также угрозу транспортной инфраструктуре. В сквере, где вообще нет дороги, там не ездит транспорт!

То есть все уже дошло до абсурда. И как-то серьезно это обсуждать сложно. Потому что любое собрание 10-20 человек, даже без плакатов… ведь подавляющее большинство уже без плакатов и проходит так называемых несогласованных мероприятий. Соберется 20-30 человек где-нибудь, захотят вместе пройтись…

Марьяна Торочешникова: Свадьба, похороны, экскурсии…

Мария Эйсмонт: Да. Например, соберется некоторое количество человек, придут сотрудники полиции с мегафонами и скажут: «Уважаемые граждане! Ваши действия незаконны. Просим немедленно разойтись!». Нормальный гражданин, свободный человек, который чужд нашей повестке странной, его нормальная реакция будет спросить: «А в чем мои действия незаконны? Что я такого делаю? Я здесь как бы нахожусь».

Марьяна Торочешникова: Не подчинился.

Мария Эйсмонт: То есть он сразу не ушел, да еще и начал пререкаться – в принципе, можно уже в автозак проследовать. А в протоколе при этом будет, что он не подчинялся, и доказательством его неподчинения будет то, что «был же сотрудник полиции, он же в мегафон вас неоднократно предупредил, что ваши действия незаконны, они не согласованы с органами власти». А ты спрашиваешь: «А какие конкретно действия?». Например, идет экскурсия. Чем формально это отличается? Только тем, что другая часть граждан собралась в этом сквере с какими-то политическими разговорами? Так тогда давайте открыто скажем, что у нас преследуются по политическим мотивам. Если ты собрался в группе и при этом придерживаешься «неправильной» какой-то идеологии, «неправильных» политических идей, то тогда…

Марьяна Торочешникова: Но еще важно знать, что считать «правильной» идеологией.

Мария Эйсмонт: Наверное, это предполагается. То есть это действительно абсурдно.

Марьяна Торочешникова: У вас предварительные слушания назначены на вторник…

Мария Эйсмонт: Нам дали целых пять дней – и это удивительно! Потому что до этого нам приходилось реагировать буквально в режиме реального времени. То есть мы подаем жалобу, причем жалобу на меру пресечения, подбегает секретарь суда и говорит: «А вы жалобу подали уже?». Иногда они интересуются, потому что суд, принявший решение, потом назначают в Мосгор. Я говорю: «Я принесла, сегодня подам…» – «Давайте прямо сейчас! Я без очереди вас проведу». Мне ставят штамп. Я говорю: «Что, сегодня рассматривают?». Мне говорят: «Нет, у нас обычно на следующей неделе». Через полчаса она подбегает: «А вы были правы – сегодня рассмотрение. Вас ждут через два часа». То есть это абсурдно настолько, что… очевидность спешки, цели которой нам неясны.

Марьяна Торочешникова: Может быть, они каким-то образом прояснятся как раз к тому моменту, когда начнутся судебные слушания дела по существу, и посмотрим, какой будет приговор.
 

https://www.svoboda.org/a/30123415.html